ок мне стало несказанно легче, потому что год назад я был молодцом, но тем не менее

[marooarchive]

10.09.2012 в 04:14

Пишет  питте:

архивы маушвица и дакау: vol. 1
это надо было сделать очень давно.

Название: Это мое сало, Ксавье.
Фандом: тот фильм про пидоров (какой именно? НА ВАЩ ВКУС, РИБЯТ. лососотунцо-хурмовый, НАПРИМЕР)
Пейринг: Чарльз/Эрик, сахар/кипяточек
Авторы: охуевшие уебки питте и мардагайл
Бета: опасайтесь благоухающего НИШТО, оно на том месте, где должна быть грамотность
Рейтинг: промасленная робость викторианских чресл
Жанр: буллщит визаут плот;
очень толстое сало;
хав ю перфектед зе скилл оф буллщит
ит из ту би он э нью левел оф буллщитери
фор насин из сакред
анд еврисин из категорикал императив
амене
Предупреждения: сало? толстое? хав ю перфектед зэ арт оф буллщитери? из ит медисин? из ит? из ит медисин? олсо, АРКТИК МАНКЕЙС РЕФЕРЕНСЕС, вернт икспектин зат, вёре ю?
Посвящение: всем рибятам нашего двора. рибят, мы хотим передать вам привет из ваших голубых экранов, это капитал-шоу "поле хурмы". шлите огурцы и помидоры в наш музей. вы выиграли АВТОМОБИЛЬ ЖЫРЦА. осторожно, рибят. капает.
Кол-во слов в этом похабстве: 1025

is it medicine? is it medicine? IS IT MEDICINE OR SOCIAL SKILL?

Чарльз медленно потягивал свой пятичасовой британский чай и размышлял. Согласен ли он быть променянным на нацистов? Готов ли он каждый день сидеть, ждать и волноваться?
- Эрик, боюсь, моим ответом будет "нет".
- Но почему?! - Вздел руки Эрик, недоумевая.
- Ты слишком много плачешь, - сурово произнес Чарльз, глядя прямо в глаза своему другу.
Своему брату. Своему мысленному партнеру.
- Но, Чарльз! - Снова вздел руки Эрик.
Тот уставился в чашку.
- Мне иногда хочется дать тебе в ебло, - тихо сказал Леншерр.
Чарльз улыбнулся своей нежной чарльзовой улыбкой. Он шумно отхлебнул чай, намеренно пренебрегая своими чарльзовыми манерами, видимо, чтобы что-то продемонстрировать. Суровую надменность момента.
- Ты похож на симпатичную акулу, Эрик.
- Это плохо?
- Нет. Я люблю акул.
Эрик просиял.
Чарльз еще раз шумно хлебнул.
- Но, Эрик, акулы не плачут.
- У акул не было холокоста, Чарльз, - прошипел Эрик.
- Твоя правда, - кивнул своим мыслям Чарльз.
Они немного помолчали, наслаждаясь золотым закатом. Эрик за все это время так и не смог найти в себе желание канонично хлебать пятичасовой чай, поэтому часто просто сидел рядом, постукивая медной ладьей по красному дереву шахматной доски, скрипел кожаной курткой и старался не плакать. Чарльз звенел чашечкой о блюдце, чопорно попивая, и бросал нежные взгляды на любимого жида.
На исходе пятнадцатой минуты любования, прихлебывания и постукивания у Эрика кончилось терпение, и он схватился за газету, спрятав за черствыми статьями свой покрасневший взгляд.
- Что пишут? - Как бы безучастно поинтересовался Чарльз, рассматривая огромный заголовок "Русская угроза: почем сегодня бункеры в Калифорнии?"
- Что ты - черствый мудак, - сухим шершавым голосом отозвался Леншерр. - И еще завтра обещают теплую ясную погоду, плюс двадцать - плюс двадцать два.
То ли Ксавье стало стыдно, то ли грустно. Он плавно и изящно проплыл к патефону и поставил что-то очень хорошее и мэйнстримовое, не будучи хипстером.
Эрик выжигал нервным взглядом в мягкой газетной бумаге лежачие восьмерки.
- Get on your dancing shoes, you sexy little swine, - услышал Эрик. Он опустил газету, давая недоумению прорваться сквозь вражескую противоречащую сюжету кириллицу и посмотреть на профессора.
Тот, засунув руки по локоть в карманы в жесте пижонском, нежно посмеивался. Он протянул руку. Эрик молча охуел.
- Ничего страшного, - неловко рассмеялся Чарльз. - Я тоже хуею.
"Чертов телепат", - подумал Эрик, поднимаясь с кресла.
Обычно всё портила Рейвен. И этот закат был не исключением, а рейвенаксимой. Она зашла за сахаром и охуела на пороге. Чарльз уставился на нее своим самым твердым взглядом, распространяя волны своего и Эрикова охуения.
- А что тут, собственно, происходит, - задумчиво протянула Рейвен, привыкшая к подобным выкрутасам.
Эрик застыл рядом с креслом, патефон наяривал "Breaking Up is Hard to Do" Нила Седаки, Чарльз распространял.
- Мы пьем чай, - с достоинством наконец ответил Эрик, пытаясь не обращать внимания на песню и мастерски сохраняя охуевшее выражение лица.
- А я за сахаром, - подозрительно косясь то на него, то на своего названного братюню, продефилировала Рейвен, сверкая во всей своей сексуальной синеве, покачивая бедрами в ритм.
- Там, дубиду дам-дам, камакама, - напевал Чарльз, ожидая скорого ее ухода. Рейвен не уходила, а методично пересыпала рафинад из фарфоровой сахарницы в стеклянную банку.
- Чарльз, может, чайку заварить?
- Только испили.
- Но я все-таки заварю. Тебе сахара сколько?
- Спасибо, Рейвен, не надо сахара. Айм свит инаф.
- Чарльз! - Не выдержал Эрик. - Выключи это!
- Мне нравится эта песня, Чарльз, оставь, пусть играет! - Возмутилась Рейвен, шурша сахаром, чаем и кипяточком. - А что это у вас чашки грязные? - Снова спросила она, рассматривая коричневые круги на звонком дне.
- Ты задаешь слишком много вопросов, - мягко сказал Чарльз, намекая. - И носишь слишком мало одежды.
- А мне нравится, - честно признался Эрик, пожав плечами. Он уже как-то смирился и с сахаром, и с закатом, и даже с песней; более того, внезапно охватившим его спокойствием можно было гнуть ложки. "Наверное, так и сходят с ума", - подумал он, ковыряя ботинком паркет.
Все еще шурша кипятком, недовольная звонким дном Рейвен усмехнулась синевой и чешуйками.
- Что забавного? - устало протянул Чарльз.
- Да так. Ты просто, мне кажется, достиг мастерства в создании иллюзий.
- Ты о чем?
- Я о сюжете.
В этот момент все затихло. Кипяток перестал шуршать, дно звенеть, Рейвен синеть. Все замерло в напряжении, подрагивая контурами реальности безмолвно. Эрик понял, что Чарльза порядком заебала тощая идейно и толстая эстетически фабула; и тот решил перейти к кульминирующей коде. Поэтому все остановилось. Поэтому Чарльз уже совсем близко и гладит Эрика по щеке. Поэтому Эрик любит парцелляцию. Поэтому Рейвен незаметно покидает сцену через черный ход в оркестровой яме, а русские - угрожают.
Эрику хочется что-то прошептать в губы Чарльза. Но он шипит. Ему интересно, шипят ли акулы.
- Я люблю. - Говорит Эрик, хрипло и нежно, и Чарльз не дышит.
- Да? - Спрашивает он, не веря.
- Да. Парцелляцию.
Борзое и морозное ощущение прокладывает борозды через хребет Чарльза. Что-то подсказывает ему, что он тоже чертовски любит парцелляцию.
- А ботинком по ебалу ты не любишь? - Ласково интересуется Чарльз, укоряя бровями. Все-таки парцелляция парцелляцией, но он привык к кустистым развесистым тезисам и большим генетическим эссе.
- Нет, - ясно отвечает Эрик, любя парцелляцию и не любя тезисы, и целует Чарльза в бровь, что все еще укоряет.
- Знаешь что, Чарльз, а у тебя на солнце такие прозрачные глаза. У тебя васильковые глаза, - рубит метафорический ломоть сала Леншер.
- Эрик, мне кажется, пора ебаться. И дело с концом.
Ломоть жирно виснет где-то на люстре, не выдержав прямолинейности. Эрик молчит. Он отступает на шаг.
- Что такое, радость? - волнуется Ксавье.
Беспокойство плещется в его васильковых глазах.
- Кажется, оркестр куда-то съебал.
- К черту оркестр, Эрик! - срывается Чарльз.
Он прижимает Леншера к стене и вентилирует ему в ухо.
- К черту. Оркестр. - Повторяет он.
- Окей, - тяжело выдыхает Эрик и запускает пальцы в профессорские патлы.
Сначала Чарльз увлеченно обцеловывает еврейское ебало, а потом, едва слышно:
- Обещай мне. Обещай мне, что никогда, никогда, слышишь, ты не оставишь меня одного, беспомощного и на песке. Я не выдержу, слышишь?
Эрик замирает, потеряв профессора на словах "никогда, никогда", но что-то коварными щупальцами, клешнями подсказывает ему, что его грустное детство его ничему не научит. Что в то время, как ему стоило учиться на результатах несчастного детства его мучеников, он все куда-то проебал.
В этот момент Эрик понял, что выбор уже сделан.
Что все уже кончено, не успев начаться.
Что он любит Чарльза.
Что он предаст всё, что сейчас поддерживает его живым. Кроме мести, вендетты, монеток и жестокого фейла.
Эрик понял, что планета проебана.
Он поцеловал Чарльза, своего Чарльза, пока еще мог видеть их обоих в ионизирующих надеждах.
Скоро все кончится.

The Knife 'Is It Medicine'

@темы: фикло, это же гитлер, хурма пастила печенье мармелад маринад на развес, маусшвиц и дакау, и ни одного поляка не было проебано в тот день, "фак ю зерес ноу панчлайн" продакшн, joachim et sepp sont tout simplement se detendre, togetha like rorschach and beans

Comments

[Астерчик]

бля, это грустно. Но охуенно. Охуенно грустно.
маладцы. Уважаю